Они были тезки и одногодки. Зубр звал его Ми-колой. Риль звал его Колющей. На людях они го­ворили между собой по-немецки, оставаясь вдвоем — по-русски. Николаус Риль происходил из прибалтий­ских немцев. Начинал он работать как физик у та­ких великолепных ученых, как Отто Ган и Лиза Мейтнер. Высокие нравственные правила этих физи­ков несомненно повлияли на Н. Риля. Придет день, когда это поможет ему совершить выбор. Но путь его был витиеватым. В первые годы фашизма Риль был вдохновлен возможностями, которые открылись перед ним, — применить свои способности физика в про­мышленности. Надо помнить, что изнутри для немец­кого обывателя фашизм выглядел совсем иначе, чем снаружи. Все в гитлеровской Германии делалось под лозунгом: для блага народа, во имя будущего вели-1 кой Германии. Это создавало иллюзии. Да, конечно, антисемитизм, национализм — плохо, но зато отчизна воспрянет!

Перед войной Риль уже заведовал центральной радиологической лабораторией фирмы «Ауэргезедь-шафт». Он обнаружил предприимчивость, деловую хватку и притом, данные незаурядного эксперимента­тора. Ученый причудливо сочетался в нем с про­мышленником и коммерсантом. С 1939 года он спо­собствовал Зубру в его радиологических исследова­ниях, помогал радиоактивными веществами. Любовь к Зубру была его тайной данью воспоминаниям дет­ства, России и той верности чистой науке, которая быстро исчезала в Германии.

Разворачивалась война с Англией, Риля вызвали в военное министерство, предложили заняться про­изводством урана для уранового проекта. Скоро ста­ло ясно, что на самом деле заказ имеет цель нала­дить получение урана для атомных бомб. Немцы, как известно, первые, раньше американцев, начали рабо­ты над атомной бомбой. Проблема увлекла Риля. Для ученого всякая интересная проблема — великий соблазн, часто перевешивающий нравственные сооб­ражения. Риль работал самозабвенно. Его энергия, изобретательность позволили в короткие сроки раз­вернуть промышленное производство металлического урана. Пришлось создавать технологию нового про­изводства. К тому времени Риль стал главным хими­ком «Ауэргезелыиафт».

История работ над атомной бомбой в нацистской Германии запутанна, таинственна. Несмотря на уси­лия историков, многое в ней остается неясным. В од­ном серьезном исследовании сказано:

«Неудачи Германии в деле создания атомной бом­бы и атомного реактора часто объясняют слабостью ее промышленности в сравнении с американской. Но, как мы теперь можем видеть, дело заключалось не в слабости немецкой промышленности. Она-то обеспе­чила физиков необходимым количеством металличе­ского урана».

Действительно, семь с половиной тонн урана было произведено уже в 1942 году.

Мнения историков расходятся:  одни считают, немецких физиков преследовали    неудачи, бомба получилась из-за  просчетов, досадных  случайностей другие полагают, что и Гейзенберг, и Вайцзеккер. Дибнер незаметно саботировали атомные работы. Их  неудачи — не случайность,  а умысел.  Они ясно понимали,  что нельзя давать в руки    Гитлеру    столь страшное оружие. Делали вид, что занимаются изготовлением, темнили, ловко  использовали льготы, избавляя  от  армии талантливых  ученых,  спасали немецкую физику. Не науку ставили на службу воне «Война на службу немецкой науке!» — вот каков 6ыл их тайный лозунг.

В   Бухе  атомщики    работали    рядом  с  Зубром.  Это был другой институт, но Зубр знал их, во всяком  случае, группу Гейзенберга.  Что касается Лизы Мейтнер, то он помог ей устроиться в Англии, куда она   бежала  от нацистов.  Известно,  что он помог и другим физикам. На мои расспросы о Гейзенберге Зубр отвечал, что вряд ли Гейзенберг и его окружение старались сделать бомбу, не похоже. Во всяком случае, поначалу они не торопились. Более определенных   высказываний  он   избегал.   Работы   эти     был секретными,  и он  мог лишь о чем-то догадываться по настроению Гейзенберга, по некоторым его замечаниям. Но мнение Зубра  существенно. Когда дело касалось чьей-то репутации, он становился осторожным.

С- 1942 года Риль стал собирать все запасы тори; в оккупированных европейских странах. Это был  реальный капитал, ценность которого понимали только осведомленные. Постепенно в его руках сосредо­точились огромные богатства — уран, торий...

Кроме группы Гейзенберга над бомбой работала вторая, независимая от нее группа физиков Дибнера. Работали они успешно, дух соперничества         под­стегивал их. Все благие намерения вскоре стали от­ступать перед азартом гонки: кто — кого, кто первый. Оправданием была любознательность. Чистое, каза­лось, бескорыстное чувство, из которого родилась наука. Опасное чувство, когда забываешь о любых запретах, лишь бы проникнуть, узнать, что там, за занавеской...

Но и Риль, и Гейзенберг, и Дибнер, и Вайцзек­кер, как ни хитрили, в конце концов, оказались в ло­вушке. Даже если поверить безоговорочно в их анти­фашистские настроения — все равно им не удалось удержаться. Тот, кто вступал на эту дорогу, по­падался в капкан.

То одна группа, то другая получала обнадежи­вающие данные.' Еще немного, совсем немного — и реактор заработает как следует. Бомбы тут ни при чем, уверяли они себя, реактор будет означать толь­ко атомную энергию. Точнее, возможность цепной реакции с имеющимися у них материалами. Ясно, что Германия проигрывает войну, зато реактор по­может ей выиграть мир, она опередит все страны в такой решающей области, как атомная энергия. Гер­мания станет продавать энергию, чтобы восстановить разрушения...

Впоследствии Вернер Гейзенберг так сформулиро­вал свое отношение к созданию бомбы: «Исследова­ния в Германии -никогда не заходили столь далеко, чтобы потребовалось принимать окончательное реше­ние об атомной бомбе».

Не заходили потому, что наступление Советской Армии не позволило зайти.

Да и кто бы принимал окончательное решение? Вряд ли бы оно зависело от физиков, 

А если бы зашли далеко? Удержались бы немец­кие физики от искуса сотворить бомбу? Испытать ее?..

Что происходило дальше с немецкой бомбой? Об этом придется рассказывать, ибо она связана с судь­бой Николауса Риля, которая в свою очередь связа­на с судьбой Зубра.

Итак, разгром Германии приближался, броневой вал советских танков накатывался, и обе группы фи­зиков изо всех сил торопились изготовить практиче­ский атомный реактор. Мешали тревоги, бомбежки, эвакуация. В берлинском бункере, в конце января 1945 года принялись собирать большой реактор. В эти дни из Берлина побежали те, кто мог. Нара­стала паника. Персонал нервничал. Когда экспери­мент, в сущности, был подготовлен, поступило рас­поряжение об эвакуации. Еще каких-нибудь два-три дня, и эксперимент осуществился бы. Но этих дней не было.

Счет пошел на часы. Обливаясь слезами, про­клиная и Гитлера и Советскую Армию, физики де­монтировали реактор, не успев его испытать. 31 января груженые машины двинулись в Тюрингию. Из городка Штадтильм пришлось переезжать даль­ше, в Хейгерлох. В конце февраля группа Гейзенбер-га обосновалась и стала собирать в пещере Хейгер-лоха новый котел. Наконец в последний день фев­раля котел запустили. Реакция не' получилась. Гей­зенберг подсчитал: надо добавить тяжелой воды и урана. Эти материалы были, но доставить их из-под Берлина оказалось невозможно. Опоздали. Наруши­лась телефонная связь, не хватало электроэнергии, бомбили дороги. Германия агонизировала.

Еще в сентябре 1944 года при бомбардировке Франкфурта сгорели заводы по очистке урана. Про­бовали налаживать завод в Рейнсберге, но пустить не успели, подошли советские войска. Остались за­воды в Ораниёнбурге. Вместе с Бухом Ораниенбург должен был отойти в зону советских войск. Амери­канцы к тому времени уже прознали об атомных работах немцев. Подробностей'они не знали, знали, что немцы работают вовсю. Была создана «Миссия Алос», проще говоря, спецгруппа для захвата ма­териалов, документов по атомной бомбе и ученых-физиков. Американцы боялись, чтобы все это не по­пало русским. Генерал Гровс, руководитель амери­канского атомного проекта, указал «Миссии Алсос» на Ораниенбург как на важнейший объект. Прики­нули и решили послать туда инженерную команду демонтировать урановый завод, захватить специа­листов во главе с Н. Рилем. Перед этим были за­хвачены профессор Флейшман, специалист по разделению изотопов урана, и еще семь физиков. Таким же манером были «добыты» Отто Ган, Багге, Вайц-зеккер, затем—Дибнер, Лауэ и сам Гейзенберг. Война гналась за атомщиками уже в прямом смыс­ле. Немцы спохватились, но было поздно. История отомстила гитлеровцам за пренебрежение наукой, за презрение к¹ высоколобым, за ненависть к интеллек­ту, к своей собственной культуре.

Проникнуть в Ораниенбург не удавалось. Генерал Гровс просил командование Ввести туда американ­скую часть, но военные побоялись осложнений, кото­рые могла вызвать незаконная акция. Тогда Гровс потребовал у генерала Маршалла, пока не поздно, разбомбить завод. Маршалл медлил, не видя воен­ной необходимости. Гровс настаивал, угрожал и все же добился: 15 марта шестьсот бомбардировщи­ков — «летающих крепостей» несколькими волнами обрушились на этот город, превратив его в развали­ны. Уничтожено было все начисто.

Риль чудом выбрался из пылающего города и ушел в Бух к Зубру. Подлинная причина этой страшной бомбардировки была ему ясна. Американ­цы не могли не знать хотя бы от захваченных уче­ных, что ни о какой немецкой бомбе не могло быть речи. Реактор и тот не успели испытать. Следова­тельно, урановые заводы разрушили только затем, чтобы они не достались русским. Для этого Орани­енбург сровняли с землей. Не нам, американцам,— значит, никому! Риль негодовал, ругался. Получи­лось, что русские еще воюют с фашистами, а аме­риканцы, союзники, тем временем воюют с русски­ми. Разве союзники так поступают?! Что бы ни го­ворилось о политических соображениях, никакие высокие слова тут не могут служить оправданием. Уничтожить производство, в которое он, Риль, вло­жил столько сил, его детище, его выдумку! Постыд­ная акция! Он повторял слова Ратенау о том, что если средства безнравственны, то и цель безнравст­венна.  Цель — любимое оправдание безнравственных.

Бомбардировка подтолкнула Риля. Решение, ко­торое он принял, было не столько за Россию, сколь­ко против Америки.

— Пока гром не грянет... — обиженно заметил Зубр. — Ну, ладно, аминь тому делу!

Приободренный Зубром Риль остался вместе с ним ждать прихода русских.

Тем временем среди развалин Ораниенбурга Ри­ля искали эсэсовские офицеры. Они получили зада­ние проверить, не осталось ли поблизости от фронта важных засекреченных исследовательских групп. Ко­го находили, тому приказывали немедленно отправ­ляться на юг, в «Альпийский редут». За неподчине­ние — расстрел. В «Альпийский редут» собирали конструкторов, связанных с проектом новых балли­стических ракет, с производством Фау-2, стали со­бирать атомщиков, узнав, что за ними охотятся аме­риканцы. «Редут» помещался на стыке границ Гер­мании, Австрии, Швейцарии.

Буховским институтом не интересовались. Лабо­ратория генетики не принадлежала к важным объек­там.  Там   возились  с  какими-то  мушками,   никаких спецзаданий они не имели. Риль мог спокойно отсиживаться   здесь до  прихода   Советской Армии.   Спокойно — так  говорится.   Спокойных    не  было.    «Как меня  примут русские?» — размышлял     вслух    Риль.

«Прекрасно примут», — уверял Зубр. И насчет американцев из «Миссии Алсос» успокаивал: «Сюда они не сунутся, они нас    боятся».    Нас — означало русских.

Шла охота за мозгами — первая в истории охота такого рода.

Риль понимал, что, уговаривая его,  Зубр  ничего определенного знать  не  может, что  уверенность  его ни на чем не основана. Тем не менее, она действовала. Более всего действовало то, что сам Зубр оставался, и не так   чтоб  примеривал,  где    лучше,  где выгоднее.

Ему нужно было оставить не только     Риля, но, прежде всего, своих сотрудников-немцев, ядро лабо­ратории. Порознь        они не представляли той силы и ценности, как вместе.  Последние дни,  последние часы   давала   им   война    для    выбора.    Бежать    или остаться? Восток или Запад? Куда податься? Циммер привык верить шефу,  слишком   часто  тот  оказывался прав. Борн нервно высмеивал его веру — чем может шеф   поручиться?   Где     гарантии?     Каторжный труд в Сибири — вот что их ждет.

Среди русских в Германии действовала специальная организация   по  переброске  желающих   на   Запад.  Раздувались  гнетущие  страхи,  посулы  и  предложения сбивали  с толку растерянных людей.

А «час ноль» приближался.      

— Помните, Николаус, как вы трусили, когда мы  к Нильсу Бору ехали? — Зубр начинал  крупно трястись, изображая Риля.

Все смеялись, но как-то принужденно,  а Циммер говорил

— Вам-то что, вас Бор принял, вас и большевики примут, а что они сделают с нами?

 Все разговоры,  размышления  сводились  к этому подступающему «часу ноль».

    Ни доводы, ни логика не действовали,    требовались иные силы, чтобы удержать людей.

     В эти дни появился молодой англичанин, вернее ирландец, еще вернее — ирландский австриец, кото­рый мог выдавать себя за немца, за швейцарца, а также  за  голландца,   датчанина,     тирольца   и   фламандца. Известно, что он был биохимиком, имел рекомендательные   письма   из   Кембриджа.   После   первого же разговора Зубру стало ясно, что этот симпатичный веселый  парень  в  солдатских    сапогах  и шапочке с пером послан к нему той самой «Миссией Алсос», на сей раз с деликатной миссией. Зубр был

трезв и слушал его не перебивая, свесив губу.

— На что вы надеетесь?

— На своих, на русских, — буркнул Зубр.

Парень этот взглянул на него внимательно, некоторое время продолжал про условия в американских университетах)  про ставки,  коттеджи,  потом  как  бы, между прочим,  обронил  о  слухах  насчет    Вавилова,

есть сведения, что он  погиб,  его  уничтожили.

— Николай  Вавилов?  Николай   Иванович?

Голос у Зубра перехватило. Не может быть, невозможно! Но чутье подсказывало ему, что это правда. Вавилова нет, его не существует. Треснула подпора, оборвалась часть его собственной жизни. Он  стал уже не таким живым, каким был, и эту мертвую часть, холодеющую часть души он ощущал. Та было погребено будущее, надежды, связанные  с победой.

Очнулся он в парке Крепко держа гостя под руку, он вел его к шоссе. Подумал, что гость не случайно сказал про Вавилова, что был у него расчет использовать и это: все годится, все идет в дело.

У него не было сил озлиться. Ровно и тихо выло жил он, как претит ему бесцеремонность, с каш американцы торопятся захапать башковитых немцев как грабят они интеллект этого и без того изуродованного народа. Как будто собирают трофеи своей победы. Можно подумать, что это они, американцы разбили немцев.

Биохимик нисколько не обиделся.

—  Любая    политика — грязь,   —  сказал    он.  — Мы с вами не политики. Нам, ученым, хорошо там, .где есть условия заниматься наукой. Здесь ведь вам было неплохо, не так ли?

Этот второй удар он нанес без всякой жалости, безошибочно. Зубр скривился от боли, представил, сколько таких ударов его. ждет впереди. Бесполезно было объяснять, что здесь он был советским гражда­нином, а там, в США, он будет эмигрантом. Что здесь он оставался, а туда, в Штаты,    он   убежит.»

Он выпроводил биохимика на шоссе, запретив ему говорить с кем-либо из сотрудников. Как вожак он охранял свое стадо от рыскающих хищников.

—  Почему вы думаете,    что    вас не повесят? — спрашивали в лаборатории. — А заодно и нас?

—  Да потому, что это    русские,  а не фашисты. Они спасли Европу, — отвечал он, понимая, что та­кие ответы их не удовлетворяют. Ничего, кроме оже­сточенной веры, у него не было.

Он вдруг почувствовал, как сильны его корни, которые, оказывается, не засохли за все эти годы. Теперь ничто его не могло стронуть с места.

Это не был даже выбор. Под мощным прессом пропаганды человек практически не мог устоять, его сминало, «божья глина» расплющивалась, принима­ла всеобщую форму. Свободы выбора не было. Не­понятно, каким образом он сумел сохранить себя.

В парке находили трупы самоубийц, трупы рас­стрелянных. Никто не покидал Буха. Все жались к Зубру, затихшие, готовые ко всему. А жена Паншина считала в пробирках мух и пела. Советские школь­ные песни и пионерские песни.