Первым разыскали Гребенщикова. Он жил и рабо­тал в ГДР. Случай помог мне. Я ехал в командиров­ку в Берлин, а оттуда в Веймар.

Июнь стоял изнуряюще жаркий. Машина петляла по немецким проселкам. Мы то и дело сверялись с картой. В Берлине никто из моих друзей не слыхал про такой городок — Гатерслебен. На карте он был обо­значен самым мелким шрифтом. Из Берлина пытались созвониться с Гатерслебеном, разыскать там госпо­дина Гребенщикова. После нескольких попыток те­лефонный разговор состоялся. Гребенщикова просили принять меня, но он отказался. Он болен, он занят, словом, свидание наше невозможно. Разговаривала с ним моя знакомая Ева Данеман. Для нее вопрос был исчерпан. Ей было неловко передо мной, она не ожи­дала, что встретит такой холодный отказ, и старалась смягчить слова  Гребенщикова. Я понятия не имел о том, что за человек этот Гребенщиков. Судя по  рассказам  Николая  Воронцова,  Гребенщиков проживал в  Гатерслебене все  послевоенные  годы, работал Научным сотрудником в генетическом институте и был человек весьма милый, порядочный.

—  Вы сказали, что я хочу говорить с ним о Тимофееве? — спросил я Еву.

—  Конечно, я повторила все, о чем вы просили.  В этом можно было не сомневаться. Ева в этих делах была безупречно точна.

—  Все-таки позвоните, пожалуйста, еще. Скажите, что я все равно приеду, — сказал я,- Такого-то числа.

Ева пожала плечами. Она не понимала, как можно при таком отказе возобновлять разговор. Тем нее она снова потратила кучу времени, чтобы дозвониться. У меня не было иного выхода. Гребенщиков - один из спасенных, один из живых свидетелей. От него должна была потянуться ниточка, дальше.

Гатерслебен лежал в стороне от моего маршрута.  Надо было сделать порядочный крюк, чтобы попасть  в этот поселок, или городок, или как там еще называется эта дыра.

Дыра  оказалась  благоустроенным     институтским  парком с низкими кирпичными корпусами лабораторий. Сам Игорь Сергеевич    Гребенщиков— худющим, вытянутым в длину человеком, похожим на Дон Кихота, только без усов. Говорил он по-русски безупречно,  с приятной старомодностью, какую у нас можно еще  встретить кое-где в провинции. Игоря Сергеевича я  застал в лаборатории. Много лет он заведовал отделом прикладной генетики, занимался кукурузой и тыквенными, теперь просто научный сотрудник,    поскольку  возраст —.за семьдесят. Учился он в Белграде. Родители вывезли его из России мальчиком во время

революции.

Отвечал не сразу, как бы вслушивался в мой вопрос. Голова втянута в плечи, весь настороже. Но, к  счастью, так долго он держаться не мог.   Природное радушие взяло верх.

В детстве он увлекался театром и жукам. Точнее — навозными жуками-скарабеями. Война застала  Гребенщикова в Белграде. На руках у него был нансеновский паспорт. То есть был он бесподданный. Согласно немецким законам 1941 года ему надлежало  ехать на работы в Германию. Прибыв из Белграда в  Берлин, он пытался устроиться куда-либо, но не мог. По положению он имел право работать только  на  государственных предприятиях. Ему предписали отправиться в восточные области. Этого Гребенщиков не хотел. Это означало уже впрямую помогать фашистам в  их оккупации. И тут он прослышал, что в  Берлине есть, некий профессор Тимофеев, который помогает иностранным людям. Тимофеев — биолог, и это заставило Гребенщикова решиться. Он позвонил в Бух. Тут  он изобразил голос Зубра, у которого что по-немецки,  что по-русски, что по-«аглицки» манера говорить оставалась та же. Гребенщиков объяснил ему: так мол и  так, с детства занимался жуками. Приезжайте  сказал Зубр. Это было в начале 1942 года. Следовательно уже  тогда в Берлине знали, что есть такой Тимофеев, который пристраивает... Приехал. Встреча, по выраже­нию Игоря Сергеевича, была превосходная. После всех расспросов Зубр сказал: «Я вас устрою заштатным ассистентом».

— И, представьте себе, устроил! Было это хлопот­но. После этого все равно с некоторым страхом я от­правился в Восточное министерство сообщить, что не могу ехать, поскольку здесь устраиваюсь на работу. Принимал меня некий Врангель. Видимо, из тех. Представьте себе — обрадовался! Поздравил. Вот ка­кие зигзаги случались.

Гребенщиков застал в буховскои лаборатории дру­гих пристроенных —француза-механики, грека Кане-лиса (сейчас он в университете в Салониках, попутно отмечает Игорь Сергеевич), позже неведомым ему об­разом появился С. Варшавский из советских военно­пленных (он слышал, что тот жив, здоров, работает где-то на Волге). Еще был Бируля, этого вывезли из Ростова эшелоном на работы в Германию. Впрочем, может, он тоже из военнопленных, но его оформили как вывезенного. Были еще голландец, секретарша-по­луеврейка — фамилии ему позабылись. Непонятно бы­ло, каким образом Зубру удавалось всех их устраи­вать. Помогало, по мнению Гребенщикова, то, что Бух находился в стороне, в пригороде, во всех смыслах на окраине, ибо на науку гитлеровское начальство внимания не обращало, тем более — какое значение для войны могли иметь генетика, биофизика?

Гребенщиков предупредил, что ему известна из вырученных Зубром только малая часть, те, с кем не­посредственно приходилось работать; были и другие, но кто, сколько — не знает, считал, что не вправе ин­тересоваться.

Вскоре Гребенщиков смог выписать свою жену из Белграда и с головой влез в работу, которой его усерд­но загружал шеф. Жили голодно, недоед заставлял из­ворачиваться. Для кормления дрозофил выдавали па­току и шроты (кукурузную дербь), сотрудники отби­рали у своих дрозофил это питание, посадили мух на голодный паек. Присылали кроликов для опытов по радиации. Облученные кролики в пищу не годились. По мере того как паек сокращался и голод увеличи­вался, Зубр решил подвергать кроликов слабому об­лучению. Опыты эти давали тоже любопытные резуль­таты, главное же — слабо облученных можно было есть. Потом, однако, он решил их вовсе не облучать: наука подождет, лучше есть здоровых кроликов. Так и делали. Пиршества устраивали у Тимофеевых. Елена Александровна готовила кролика и приглашала всех. Когда кроликов не было, пекли пудинг из шротов и патоки. Зубр вываливал его на доску Для «всеобщего пожирания».              

— Ом и здесь, в этой обстановке, оставался соби­рателем. Есть собиратели коллекций, я, например, со­биратель жуков (я вам потом покажу свою коллек­цию), есть собиратели знаний, он же был собирате­лем людей. Собирал он их не призывом к чему-то, со­бирал мыслеизвержением. Вулкан идей! Одному та­ланту достаточно писчей бумаги, другому — своей лаборатории, Николаю Владимировичу, Энвэ, как мы его звали, нужны были всегда и всюду    слушатели.

Ему нужно было делиться, раздавать, спорить, подна­чивать. Тогда у него высекалась искра нового. В об­щении.

Слушая Гребенщикова, я поглядывал на портрет, сделанный черным карандашом. В простенькой ра­мочке, застекленный, он висел над столом Игоря Сер­геевича. Я люблю портреты в лабораториях. Они не бы­вают случайными. На этом портрете был изображен в профиль молодой, носатый, чубатый, губастый чело­век, и меня вдруг осенило — это же был Зубр тех лет, сорокалетний. Портрет сделал Олег Цингер, и Гребен­щиков выпросил у него.

— ...Что же касается искусства, то мы с ним все время спорили. Ведь это полный абсурд, что он нес про оперу! Переспорить его было невозможно. А его высказывания о Врубеле!..

Давняя досада ожила, заставила Гребенщикова вскочить. Морщинистое длинное лицо его слабо поро­зовело, он смущался своей горячности и не мог от нее отделаться.

Самые преданные ученики Зубра, говоря о своем учителе, сохраняют ироничность. Такова традиция — без слепого поклонения. Ничего похожего на пуш­кинистов, чеховедов, блоковедов, которые и слушать не хотят о каких-либо слабостях, недостатках своих ку­миров, для них их изучаемый — совершенство.

—  В Германии Энвэ после ареста сына стал ходить в церковь, чтил    святых. Считал святых связующим мостом между богом и людьми. Молился о спасении сына.

—  Ка'к жили в Бухе? Что за быт был?

—  Жизнь у Тимофеевых продолжалась, видимо, с довоенных времен самая что ни на есть простая. Ме­бель в квартире — с бору по сосенке.  На  стене не­сколько картин-—подарки Олега Цингера. В столовой большой стол, за которым каждый вечер усаживались гости попить чайку. К русскому обычаю приучили нем­цев и прочих. После чая сидели в кабинете у самого. Там были диван, письменный стол, книги — научных немного, больше стихов. На ковре вытоптана дорож­ка, по ней носился весь вечер^ взад-вперед хозяин.

Об этой вытоптанной дорожке вспоминали многие. О каких-либо достопримечательностях интерьера не вспоминает никто. Зато всем немецким друзьям и уче­никам врезались в память порядки лабораторной ра­боты. Какие такие порядки — никто назвать не мог, но порядок был. Соблюдали его две ассистентки, предан­ные Зубру. И еще — была самостоятельность научных сотрудников. Весь стиль руководства Зубра состоял в «ферментативном» действии на сотрудников (выраже­ние И. С. Гребенщикова). С административными обя­занностями Зубр справлялся просто. Два раза в месяц приходил бухгалтер выдавать деньги. Генетический от­дел помещался в отдельном флигеле, был автономен, никакой бюрократии не водилось.

—  Если  мне  надо  было  какую-нибудь    научную книгу или особый пинцет, я ехал в город, покупал и подписанный Энвэ счет передавал бухгалтеру. С техническим персоналом Зубр вел себя аристо­кратически учтиво. В самых тяжелых случаях, когда его просили сделать какой-нибудь нерадивой девице

строгий выговор, Зубр соглашался неохотно, долго со­бирался с духом. Зато в научных спорах он бывал ре­зок, груб и не стеснялся.

В той, гитлеровской Германии, бюрократичной, чи­новной, затянутой в мундир, его свободность выделя­лась ярко. Пытаясь втиснуть его поведение в какую-то рубрику, немцы не нашли ничего лучше как имено­вать его     Narren-Freiheit, что означает как бы праве шута говорить то, что нельзя другим. А возможно, этим колпаком с бубенчиками они защищали его.

Перед отъездом Гребенщиков заставил осмотреть его коллекцию жуков. Открывал коробку за коробкой: крохотные жучки, ювелирно выделанные, и огромные, с ладонь красавцы, словно выкованные или отлитые из металла, рогатые, бархатно-коричневые, вороне­ные, рубиновые, черно-маслянистые. Цвета чище, теп­лее, чем у драгоценных камней. К цвету еще и раз­нообразие поверхностей. Убеждаешься, что живому существу природа дарит лучшие краски и фанта­зию. В одном только этом виде сколько выдумки. Не­даром в древнем Египте жуки-скарабеи почитались священными, их вкладывали вместо сердца в мумии.

На улице, прощаясь, я спросил, почему поначалу Гребенщиков отказывал мне во встрече. Со всей дели­катностью, со множеством оговорок он пояснил, что  не представлял, для чего мне нужны сведения о Зуб­ре, то есть он понимал, что раз я писатель, то соби­раю материал — но какого рода материал? Он читал мою повесть о Любищеве, и все же у него были опасе­ния, отчасти извинительные, поскольку о Зубре ходят всякие домыслы, что, может быть, я собирался пи­сать о нем плохое...

Наконец-то всплыла причина. Я рассмеялся. Мы так обрадовались, что крепко обнялись на прощание. Машина тронулась. Улыбка еще держалась на моем лице, но я понимал, что все обстоит не так уж хорошо, если опасения эти дошли и сюда, в дальний немецкий институт, и если из-за этого могут избегать встречи со мной.

Об авторе Зубр - Глава первая Зубр - Глава вторая Зубр - Глава третья Зубр - Глава четвертая, Зубр - Глава пятая Зубр - Глава шестая  Зубр - Глава седьмая Зубр - Глава восьмая Зубр - Глава девятая Зубр - Глава десятая Зубр - Глава одиннадцатая Зубр - Глава двенадцатая Зубр - Глава тринадцатая Зубр - Глава четырнадцатая, Зубр - Глава пятнадцатая, Зубр - Глава шестнадцатая Зубр - Глава семнадцатая Зубр - Глава восемнадцатая Зубр - Глава девятнадцатая Зубр - Глава двадцатая Зубр - Глава двадцать первая Зубр - Глава двадцать вторая Зубр - Глава двадцать третья Зубр - Глава двадцать четвертая Зубр - Глава двадцать пятая Зубр - Глава двадцать шестая Зубр - Глава двадцать седьмая Зубр - Глава двадцать восьмая Зубр - Глава двадцать девятая Зубр - Глава тридцатая Зубр - Глава тридцать первая Зубр Глава тридцать вторая Зубр - Глава тридцать третья Зубр - Глава тридцать четвертая Зубр - Глава тридцать пятая Зубр - Глава тридцать шестая Зубр - Глава тридцать седьмая (начало) Зубр - Глава тридцать седьмая (продолжение) Зубр - Глава тридцать восьмая Зубр - Глава тридцать девятая Зубр - Глава сороковая Зубр - Глава сорок первая Зубр - Глава сорок вторая Зубр - Глава сорок третья Зубр - Глава сорок четвертая  Зубр - Глава сорок пятая Зубр - Глава сорок шестая Зубр - Глава сорок седьмая  Зубр - Глава сорок восьмая Зубр - Глава сорок девятая