Одним из поздних учеников Зубра был Анатолий Никифорович Тюрюканов. Большой, мужиковатый, с физиономией грубой, как он сам говорил, «шлакоблоч­ной», по виду недалекий, простак, по выговору рабо­тяга, из разнорабочих — словом, не, скажешь, что уче­ный, да к тому же тонкий, культурнейший человек. Не то чтобы он специально создавал такой свой об­раз (хотя это часто бывает!). Но природа явно гото­вила его для одного, а в последний момент душу и ум вложила совсем иного предназначения, как бы по­казывая, что всякие соответствия формы и содержа­ния, то бишь вида и сути, — ерундовина, человека предугадать невозможно, по внешности определять — пустое занятие, и сколько бы мы ни изучали, как со­относятся обличие и душа, человек остается загад­кой. К счастью.

По специальности Анатолий Никифорович почво­вед. Посему Калужскую область в числе прочих он исколесил, исходил пешком ,и в свободное время тешил Зубра рассказами про «Калуцкую губернию».

— ...Вообще-то слушать он никого не любил, а тут слушал...

Было это уже в Обнинске, куда Тимофеевы перееха­ли в шестидесятые годы. Калужская губерния была родиной Зубра. И, слушая рассказы Тюрюканыча, как он его звал, Зубр вздыхал, причмокивал, мычал: «Да-а-а...» Что-то у него там внутри ворочалось и то­милось.

В девяностые годы отец Зубра, будучи уже солид­ным инженером-путейцем, возрастом под пятьдесят — не шутка! — строил в здешних местах железную до­рогу от Сухиничей. В один прекрасный день, шествуя куда-то по просеке, сломал ногу. Рабочие оттащили его в ближайшую усадьбу. Пришлось отлеживаться недели три. Ухаживала за ним помещичья дочь, ми­лая, тихая, застенчивая девица, с которой образовал­ся роман, роман их развивался в точности по тради­циям, установленным со времен пушкинского «Стан­ционного смотрителя». Правда, молодой человек был не гусар, не офицер, но в девяностые годы инженер-путеец был фигурой модной, не менее романтической, чем гусар. Нечто вроде космонавта сегодня. Моло­дым он тоже не был, но и девица засиделась, по тем понятиям двадцать девять лет — перестарок. Любовь их вспыхнула без оглядки на возраст, не считаясь с деспотичным нравом матери невесты. Захудалый род Тимофеевых не устраивал Всеволожских, гордых своим происхождением от Рюриковичей.

—  Сегодня первым делом смотрят, кто родители, их образование, положение, — заметил Тюрюканов, — тогда же в расчет брали дедов, прадедов, происхож­дение, так сказать, генетику, какого ты рода.

Чтобы как-то подравняться, Тимофеев приобрел поблизости от Всеволожских именье у речки Рессы. Средств у него хватало. Тем самым он вошел в ка­лужское дворянство. От речки Рессы стал Тимофе­евым-Ресовским. Речка Ресса течет до сих пор и, по словам Тюрюканова, остается самой чистой речкой, какую он знает. Воду из нее можно пить.

—  Случайно, видать, уцелела, поскольку не име­ет промышленных постояльцев и стратегического зна­чения.

Раньше Русскому географическому обществу дано было право по случаю свершения какого-то полезно­го дела присваивать человеку двойную фамилию. На­пример, Семенов-Тян-Шанский, Муравьев-Амурский. Тимофееву пожаловали Ресовского ввиду, его путей­ских заслуг.

Переселение Зубра в Обнинск было возвращением в калужское детство. Счастье, подаренное как раз тогда, когда память о детстве оживает сладкой пе­чалью. Любимой темой Зубра было героическое про­шлое Калужской губернии. В пятнадцати километрах от Обнинска находится Тарутино, там происходил марш-маневр кутузовской армии. Далее на реке Протве стоит церквушка, построенная боярином Лыко­вым по случаю изгнания поляков из Москвы и во­царения Михаила Романова в 1613 году. Церквуш­ка— красавица, и стоит — загляденье. Рассказывал он про подвиг судьи Саввы Беляева в войне 1812 го­да. Французы, наступая, из пушек палили нещадно. Как их остановить? Савва Беляев сообразил: спустить воду из запруд. Вокруг было много мельничных  запруд. В одном Козельском уезде во времена Петра было сто четыре водяных мельницы на маленьких ре­чушках. Разобрал Савва первую запруду, затопил часть пушек французских, редуты. Все было потопле­но. Пришлось французам возвращаться на старую Смоленскую дорогу.

Рассказывая это, Зубр страшно возбуждался, за­ставлял Тюрюканова возить гостей на те места, пока­зывать что да как.

В один из таких моментов, взволнованный, схва­тил он лист бумаги, нарисовал план тимофеевского поместья: «Вот какое у нас было расположение в Конецполье».

Название происходило от конца мещовского ополья на границе моренных и лесных ландшафтов — конец поля.

Рисовал он кухню, галерею у дома, липовую ал­лею, где грачовник был, плотину на речке, улицы де­ревенские.

Тюрюканов тут возьми да скажи: «А почему бы нам не податься туда? Посмотрим, что осталось».

Зубр зафырчал, руками замахал, но его стали уговаривать, упрашивать: чего, мол, бояться?  Конечно, им-то чего бояться, им не страшно. Однако позже Тюрюканов признавался, что почувствовал, как кос­нулись они столь глубинного, чего и, сам Зубр в себе не подозревал.

Уломали. Раздобыли машину, поехали. Перед са­мым выездом случилось одно происшествие: Зубр ни с того ни с сего вспомнил про какого-то тамошнего продавца — ворюгу, подонка, прохиндея и всякое такое. Распалился, занегодовал, а почему — неизвестно, да и неинтересно, поскольку никто понятия об этом типе не имел, и вскоре про этот взрыв возмущения забыли.

Сопровождали, Зубра несколько его учеников. Сам он сидел впереди, на капитанском месте, возбужден­ный, восторгался ландшафтами, узнавал их, то есть характер ландшафта, дух, потому что полвека про­шло (поездка эта была в 1967 году) — многое изме­нилось, забылось.

Проехали Мещовск, старинный городок, где, по рассказам Зубра, обитали лучшие басы. Двинулись дальше. Тюрюканов поднапутал, велел свернуть не там, однако признаваться не стал, чтобы не сбить на­строение учителю, тем более что беды особой нет, так или иначе должны вырулить на Конецполье. Добра­лись до Серпейска, ну тут Тюрюканов решил уточнить дорогу. На крылечке сидит милая старушка с само­варом. Подошел Тюрюканов к ней, она объяснила, как ехать. И тут вдруг он спросил, не слыхала ли она про Тимофеевых-Ресовских. К. ним они едут.

Она отвечает:

—  Как же не слыхать, я ведь их меньшего сына Виктора нянчила...

А Виктор — это брат Николая Владимировича. Из­вестный в нашей стране соболятник. Между прочим, полная противоположность Зубру. Нетороплив, тих, застенчив. Он восстановил стране соболя. Во многом именно ему мы обязаны тем, что численность соболя стала больше, чем во времена Ивана Грозного.

—  ...И Николая я знала.

Вернулся Тюрюканов к машине растерянный.

—  Представляете,    Николай    Владимирович,   эта женщина вашего Виктора нянчила.

   — Как?!

Он выскочил, побежал к ней, целует, обнимает, чуть не плачет.

Потом из Обнинска он ей посылки отправлял, за­ботился.

Едут дальше, выехали из леса на поляну. Глядь, стоит домик. Развалюха. Появляется у домика ста­рик. Тюрюканов выпрыгивает, идет к нему прове­рить— правильно ли едут. Тот что-то бурчит. Вооду­шевленный встречей с няней, Тюрюканов спрашивает, слыхал ли он про Тимофеевых-Ресовских. Старик  скривился да как зашипит, как кулачками затрясет и принялся поносить их: кляп им в рот, сукины дети, бары с барчуками, угнетатели трудовых масс. Выяс­нилось, что кто не кто иной, как тот самый продавец, который Зубру безо всякого повода вспомнился перед выездом.

Естественно, Тюрюканов ничего про этого встреч­ного не сообщил, чтобы Зубра не расстраивать. Про себя же подивился происшедшему.  Хороша случайность, чтобы именно на этой лесной дороге пересек­лись пути двух человек, расставшихся полвека назад! А если прибавить сюда же встречу с няней, то ника­кая теория вероятностей не справится. Нет, извините, тут не иначе как вмешалась чертовщина.

Подъезжают к Конецполью,, и—о радость! — со­хранилась березовая аллея!

— Это матушка Екатерина, распорядилась, — по­яснил Зубр, — насадить вдоль дорог березы, чтобы путники не сбивались. Березы ночью в темноте лучше других деревьев видны.

Вековые березы выстроились белой колоннадой. Увидел он грачовник и ахнул — надо же, и он сохра­нился с начала века! От кирпичных же строений усадьбы остались развалины, торчали заросшие кам­ни фундаментов — единственное, что не растащили. Стояло несколько лип старого парка. Спуск к реке еще существовал. Все-таки природа мудрее чело­века — она не меняет без толку хорошее на плохое. Все лучшее отбирает и оставляет, наподобие этого грачовника, что пребывает в березах столько гра­чиных поколений. Птицы гнезда свои не порушили, сберегли.

Все вышли из машины, один Зубр сидит, застыл, на приглашение не отвечает. Молчит, насупился. Еле уговорили его, считай, под руки вытащили из ма­шины.           

Спустился он к пруду, сделал буквально несколь­ко шагов, все замерли, ждут от него ахов, чуть ли не сцены из «Русалки»: «Вот мельница, она уж раз­валилась...» Развалилось действительно все. Или раз­валили. Но все же на память должно приходить бы­лое и всякие воспоминания должны ожить. Он же стоит, оцепенев.

Как раз в эти дни чистили пруд. Воду спустили, обнажилось дно — грязная жижа, в вонючем месиве лежат железные банки, ржавые колеса, гнилая лодка, торчит остов пружинного матраца. Зубр голову в пле­чи втянул, как от мороза, — ни шагу дальше. Потем­нел лицом. Его просят в парк пойти, показать, что где было. Может, что уцелело. Он не отвечает.

На берегу из старинного кирпича сложена кособо­кая хибара, на ней вывеска «Сельская библиотека». Для безразличного зрения Тюрюканова и прочих— домишко ничем не приметный. Для Зубра же... Сопит хрипло, не сдвинуть его с места, никаких уговоров не слышит. Вдруг рванулся, прямо-таки стряхнул всех с. себя и бегом назад, в машину. Уселся, ни на кого не смотрит, скомандовал сиплым голосом:

—  Домой! Поехали домой!

И больше ни слова. Закрылся наглухо. По себе знаю,. по своему печальному опыту — лучше не воз­вращаться в места детства. Они никогда не становят­ся краше. Для Зубра на той детской картинке, кото­рую он бережно сохранял в памяти, и эта хибара воз­никла своеобразной кляксой. Куда-то исчезла вода... Куда-то исчезло все, осталось страшное нутро пруда.

Спустя несколько дней он пробурчал:

—  Тюрюканыч, ты того... лучше сам съезди в Конецполье, потом расскажешь, какие там почвы..

— ...Поехал я. Пробовал там расспрашивать ста­рожилов. Никто ничего не знает — кому принадлежали эти земли, кто чего строил, делал. Живут Иваны, не помнящие родства. Однако знаю, в любой глухомани все же кто-то наверняка краеведничает. Большей ча­стью среди учителей. Так и оказалось. Был там ди­ректор школы, который записывал рассказы стариков. Про здешних помещиков Всеволожских, соседей их Тимофеевых, про сыроварню — сыры у них делали. Швейцарца они пригласили, он наладил технологию, так что производилось по наилучшим образцам. Сыры доставляли в Москву. Дворяне они были из тех, что сами работали от зари до зари. Любопытно, как они молоком снабжали московские магазины на Арбате, как ловко это у них организовано было. Молоко в би­донах, вечернего надоя, везли до станции двенадцать верст. Поспевали точно к поезду. Поезда тогда ходи­ли по расписанию, тютелька в тютельку. По гудку паровозному часы сверяли в деревнях. Грузили бидо­ны, ехали до станции Сухиничи. В Сухиничах вагон с бидонами прицепляли к киевскому поезду, и ранним утром свежее молоко было на Арбате. Все длилось одну ночь. Это с двумя пересадками, из глуши, из дыры, из Конецполья—до Арбата! Молоко прихо­дило в Москву невзболтанное. Поставляли и сыры. Все это описано было в тетрадке учителя. Любопыт­ным получился образ бабки Зубра. Писал ее учитель под Салтычиху, как нас учили про крепостников. Ругалась по-черпому. Обливала девок кипятком в своих отчаянных злобах. Но уловил в ней учитель и нечто своеобразное, нарождавшееся тогда в России: образ толковой хозяйки современного, передового по тем временам производства молочных продуктов. Проживи она еще несколько лет, и швейцарца бы обогнала, такую бы индустрию наладила... Про Сал­тычиху я, естественно, Николаю Владимировичу гово­рить не стал. Доложил только, сколько в почвах азо­та, калия — обычный анализ, чтобы ему мозги за­пудрить.

Об авторе Зубр - Глава первая Зубр - Глава вторая Зубр - Глава третья Зубр - Глава четвертая, Зубр - Глава пятая Зубр - Глава шестая  Зубр - Глава седьмая Зубр - Глава восьмая Зубр - Глава девятая Зубр - Глава десятая Зубр - Глава одиннадцатая Зубр - Глава двенадцатая Зубр - Глава тринадцатая Зубр - Глава четырнадцатая, Зубр - Глава пятнадцатая, Зубр - Глава шестнадцатая Зубр - Глава семнадцатая Зубр - Глава восемнадцатая Зубр - Глава девятнадцатая Зубр - Глава двадцатая Зубр - Глава двадцать первая Зубр - Глава двадцать вторая Зубр - Глава двадцать третья Зубр - Глава двадцать четвертая Зубр - Глава двадцать пятая Зубр - Глава двадцать шестая Зубр - Глава двадцать седьмая Зубр - Глава двадцать восьмая Зубр - Глава двадцать девятая Зубр - Глава тридцатая Зубр - Глава тридцать первая Зубр Глава тридцать вторая Зубр - Глава тридцать третья Зубр - Глава тридцать четвертая Зубр - Глава тридцать пятая Зубр - Глава тридцать шестая Зубр - Глава тридцать седьмая (начало) Зубр - Глава тридцать седьмая (продолжение) Зубр - Глава тридцать восьмая Зубр - Глава тридцать девятая Зубр - Глава сороковая Зубр - Глава сорок первая Зубр - Глава сорок вторая Зубр - Глава сорок третья Зубр - Глава сорок четвертая  Зубр - Глава сорок пятая Зубр - Глава сорок шестая Зубр - Глава сорок седьмая  Зубр - Глава сорок восьмая Зубр - Глава сорок девятая