Здесь у автора записей обрыв, и затем ни с того ни с сего следует рассказ про денатурат. К чему это было рассказано, теперь трудно установить. Автор, то есть я, записывал кое-как, наспех, что записывал, а что и не записывал, слушал развесив уши, в свое удо­вольствие, забыв про обязанности. О чем-то спорил с Зубром, пытался себя показать, вместо того чтобы де­лать то, что положено писателю — слушать, запоми­нать, записывать. Тут автор хочет пожаловаться на се­бя, поделиться своей запоздалой печалью. Если бы автор скромно хотя бы несколько лет просто-напро­сто записывал то, что он видел, слышал, — это стоило бы многих его сочинений. Подобные дневники автору никогда не встречались. Немногие люди, которые ве­дут дневники, обычно заносят в них вещи, стоящие упоминания, события, с их точки зрения, более или ме­нее значительные. Им кажется недостойным записать разговор женщин в магазине, про обед в столовой, про то, как проходило родительское собрание в школе, о ценах на рынке... Но откуда нам знать, что стоящее, а что нестоящее?

«Денатурат был зеленый, керенский...» Фраза эта интересна тем, что вся принадлежит тому времени. Никто из нас не знал, что денатурат был когда-то зе­леным, и не знал, что деньги — керенки, выпущен­ные Временным правительством, были тоже зеленые.

Подмешивался к денатурату рвотный камень или еще какая-то дрянь. Во время войны Россия жила по сухому закону. В складах скопились водка, спирт, а также денатурат. Такие склады имелись в Кашине, неподалеку от госхоза, где Колюша пастушил. Когда начали громить склады в Кашине, селяне откомандиро­вали на погром старого рабочего-активиста Ивана Ивановича и пастуха Колюшу. Снабдили их подводой и кувшинами. В Кашине творилось столпотворение ва­вилонское. Красноармейская команда сперва попробо­вала было спускать водку на землю. Пооткрывали краны, водка течет и на улицу. Пьяницы накинулись на эти водочные лужи. Бабы ложились и черпаками эту грязную жидкость сливали в посудины. Колюша и тут научно подошел, убедил Ивана Ивановича, что к водке соваться нет большого смысла, надо пробрать­ся к спирту. Но их не пустили. Тогда они свернули к денатуратным запасам, благо денатурат тот же спирт. Заполнили свои кувшины этим «зеленым змием». Вы­брались оттуда с боем. Смертельный был номер: коль­ями и ломами пробивались. Хорошо, что успели до подхода вызванной латышской части. Чуть не убили Колюшу. По глупому этому делу могли прихлопнуть как муху. Потом он научил селян, как очищать дена­турат от всякой гадости. Но, естественно, перегонные аппараты, какие он сделал, накапывали медленно. Так что от сплошного пьянства, можно сказать, он уберег.

Характер его жаждал нахлебаться всякой всячи­ны, прежде чем укрыться в тиши лаборатории. Как будто он знал о том, что ему предстоит. Юность его не была похожа на юность ученого.

Он мог сделать карьеру пением. Несколько раз судьба подкидывала ему такой соблазн.

Когда он после сыпняка вернулся в Москву им в квартиру в порядке уплотнения вселили неких Эгер-тов. Сам Эгерт, бывший церковный регент, ныне руко­водил красноармейским хором. Эгерт, услышав, как Колюша распевает в ванной, стал уговаривать его пой­ти в первые басы. Тем более что Колюша хоровому пению был обучен. Пел в гимназии, пел в церковном хоре, пел он и в университете в Татьянин день — был такой студенческий праздник. Хор Колюша любил без­заветно. Где только можно присоединялся к нему, у себя в Калужской губернии пел в серпейском люби­тельском хоре. Солистом быть не стремился, \нрави­лась ему именно хоровая слитность. Во всем индиви­дуальность, а тут — вот что любопытно — влекла его сообщность хора, где ты неотделим от других, сам не слышишь себя в мощном единстве голосов, где нет тебя, есть — мы.

Красноармейский хор был чисто мужским, без альтов и дискантов. Получали хористы два красноар­мейских пайка, что равнялось фронтовому пайку, на него могли существовать и мать и две сестры.

К тому времени отпуск по болезни кончился. Для перевода в окружной красноармейский хор Колюша явился в комендатуру со своим японским карабином и сумкой обойм. Долго стоял в подъезде, поглаживая карабин, прислоненный к щеке. Не утешила и благо­дарность от начальства — его тогда повели к комен­данту Москвы как образцового красноармейца, кото­рый в тифозном бреду сохранил свое оружие, патроны.

—  Почему вы сдали свой карабин, если он вам так был дорог? — спросил я. — Ведь тогда можно было оставить.

—  Можно-то можно, но ведь приказ был сдавать.

Для него приказ был приказом, закон был зако­ном, правильный, неправильный, но исполнять надо, раз это закон. Странная законопослушность бунтаря.

Бас у него был редкий по красоте. Не знаю, как насчет солиста, но в хоре Колюша считался незамени­мым. Голос и музыкальный слух помогали ему в жиз­ни не раз, порой выручали. Своим голосом пользовал­ся он с юности. В 1916 году уговорили его Грабарь и Муратов «бублики» собирать. «Бублики» — это рас­кольнические иконы. Во времена Николая I снова по­шли гонения на раскольников, и приказано было ико­ны у них отбирать. Для этого в уголке иконы просвер­ливали дырочку, нанизывали иконы на веревочку и сдавали этот «бублик» церковному ведомству. Колюше было поручено ехать по Карелии собирать эти «бубли­ки» по монастырям и церквам. Финансировали его по всем правилам, и экспедиция отправилась по Ладоге, затем по Онеге до Кандалакши на лодках, пешочком. Приходят они в деревню, чаевничать начинают, ну он и пропоет что-нибудь из репертуара калик перехожих:

Ай да книга та голубиная,

 А и в книге той девяти сажен

Особенно, если какая поповна на гитаре играет, он ей романсы, она им «бублики».

В детстве он просился, и его возили в Мосальск. Там в монастыре два раза в год, на троицу и осеннее заговенье, архиереи со всей России съезжались — ба­совитых протодьяконов выбирать. Классические дья­конские .басы были в Новозыбковском монастыре и— рядышком с Тимофеевыми — в Мосальском. А еще он слушал богомольцев, что шли мимо них, брели к соло­вецким угодникам на север и к киево-печерским — на юг. Распевали они духовные песни.

Песен духовны .знал он множество, и не было ни­чего интереснее, когда где-нибудь, в биошколе, у кост­ра, на Можайском море, а то в Миассове, на Южном Урале, он вместо обычных туристских бренчалок затя­гивал, старинные, никому неведомые песнопения.

«Ныне отпущаеши...», «Да исправится молитва моя...» — заводил он с самых низов. И вдруг перехо­дил, скоморошничая:    

Десять чинов ангельских                      

Столько же архангельских.

В трех лицах един бог,                    

Он на небе царствует,               

На земле господствует,              

Королевствует над нами.

Подайте слепенькому Христа ради!

Михаил Васильевич Нестеров и Иван Флорович Огнев водили его, юнца, слушать хороших дьяконов ко всенощной. Как запоет дьякон, так Иван Флорович проверяет, откуда начинает «Апостола»: если не с са­мого нижнего до, то это мальчишка. Хороший дьякон две с половиной октавы брал, доходить должен был до ми-бемоля, даже до фа:

Кто они такие были, эти старики? Нестеров Михаил Васильевич? Не художник ли? Об этом спохватываюсь я сейчас, проверяю имя, отчество. Действительно он, художник, один из любимейших моих художников. А Огнев Иван Флорович? По энциклопедии это извест­ный русский гистолог, уволенный в 1914 году из Мос­ковского университета реакционным министром прос­вещения Kaccо. Выходит, они дружили, Нестеров и Ог­нев, и каким-то образом судьба свела их с Колюшей. Ходили вместе, втроем, по московским церквам. Что они нашли в этом юнце? И что, кроме дьяконского пе­ния, их связывало? Ведь Нестеров в ту пору — уже овеянный славой художник... Десятки вопросов возни­кают у меня. Слушая в свое время Зубра, не остано­вил его, не расспросил. Слишком поздно я спохватил­ся. Чем больше я углубляюсь в его жизнь, тем чаще наталкиваюсь на свои упущения.

Об авторе Зубр - Глава первая Зубр - Глава вторая Зубр - Глава третья Зубр - Глава четвертая, Зубр - Глава пятая Зубр - Глава шестая  Зубр - Глава седьмая Зубр - Глава восьмая Зубр - Глава девятая Зубр - Глава десятая Зубр - Глава одиннадцатая Зубр - Глава двенадцатая Зубр - Глава тринадцатая Зубр - Глава четырнадцатая, Зубр - Глава пятнадцатая, Зубр - Глава шестнадцатая Зубр - Глава семнадцатая Зубр - Глава восемнадцатая Зубр - Глава девятнадцатая Зубр - Глава двадцатая Зубр - Глава двадцать первая Зубр - Глава двадцать вторая Зубр - Глава двадцать третья Зубр - Глава двадцать четвертая Зубр - Глава двадцать пятая Зубр - Глава двадцать шестая Зубр - Глава двадцать седьмая Зубр - Глава двадцать восьмая Зубр - Глава двадцать девятая Зубр - Глава тридцатая Зубр - Глава тридцать первая Зубр Глава тридцать вторая Зубр - Глава тридцать третья Зубр - Глава тридцать четвертая Зубр - Глава тридцать пятая Зубр - Глава тридцать шестая Зубр - Глава тридцать седьмая (начало) Зубр - Глава тридцать седьмая (продолжение) Зубр - Глава тридцать восьмая Зубр - Глава тридцать девятая Зубр - Глава сороковая Зубр - Глава сорок первая Зубр - Глава сорок вторая Зубр - Глава сорок третья Зубр - Глава сорок четвертая  Зубр - Глава сорок пятая Зубр - Глава сорок шестая Зубр - Глава сорок седьмая  Зубр - Глава сорок восьмая Зубр - Глава сорок девятая